Арлекин в стране Гиперборейской Константин Вогак, режиссёр из Хотакки. Глава 5

Страстное желание ознакомиться с журналом выборгских лицеистов пробудилось во мне как раз после рижских бесед с Р. Д. Тименчиком в конце 1970-х годов. Уместно ли рассказать забавную историю из собственного неблизкого прошлого, плюсквамперфекта? Как задолго до перестройки мне удалось легально изучить "Журнал Содружества". Читателям, конечно, ясно, почему речь пойдёт не о герое очерка, а об опыте личном.
Претендовать на то, чтобы систематически изложить биографию Константина Вогака, я не могу. Увы, даже вот фото его покамест добыть не сумел… На днях побывал, кстати, в петербургском музее театрального и музыкального искусства. Профессор Тименчик сообщил, что там имеется немало материалов о К. Вогаке. Прежде всего - в фонде другого ближайшего сотрудника Мейерхольда, Владимира Николаевича Соловьёва (1888-1941). Чтобы не путали с однофамильцами, театральный критик, драматург и режиссёр (ставил и в Териокском театре) придумал себе псевдоним Вольдемар Люсцинус. Пишут и так: Вольмар Люсциниус. Личность своеобразная: возможно, он был прототипом Дуремара в сказке Ал. Толстого.
Директору музея до беседы со мной фамилия Вогака была незнакома. Но она очень любезно предложила мне оформить официальное обращение, заключить договор. И тогда можно за умеренную плату опубликовать в газете фотографию Константина Андреевича. Буде она найдётся в фонде Соловьёва. Питаю надежду, что этим непременно займётся тот, кто увлечётся темой, да ещё сумеет добыть на это благое дело зарплату, гонорары или гранты.
Я же стремлюсь лишь воодушевить будущих исследователей - и поделиться собственным скромным, но своеобразным опытом. Напомнив молодым читателям, например выборгским студентам, что в те "мохнатые" брежневские годы чтение порою приравнивалось к криминалу. Не то что прочитать эмигрантские книги, но даже просто проявить к ним любопытство - было делом весьма опасным. Выказать какой-то интерес к эмигрантским изданиям, увлечься не советской, но русской литературой и культурой уже означало совершить преступление.
Вся периодика Русского Зарубежья пребывала на специальном хранении. Изучалась она лишь представителями "компетентных органов", собственно учёным доступ к ней был крайне затруднён. Как, вообще говоря, и ко всем источникам реальной информации - политической, исторической, гуманитарной и даже естественнонаучной. Последствия этакой "компетенции" будут перед нашими глазами ещё в течение многих десятилетий.
…А вообще-то в России надо жить долго. Разве не удивительно, что настали времена, когда подобные вещи приходится объяснять подрастающему поколению, разжёвывать? Эпоха нынешняя тоже радует мало. Но с предшествующим мезозоем - например, с "годами застоя" - по количеству степеней свободы её всё-таки не сравнить. Сверстники мои часто любят вспоминать что-то хорошее, приятное, радостное из тех ушедших лет. Да что говорить! Хорошим была - наша молодость, и только она. А вокруг, вдаль и вкось - чего уж там хорошего, лишь мрак и безнадёга, пора удушья.
Если кто со мной и не согласен, пусть остаётся при своём мнении. При случае поспорим.
В читальном зале журнального отдела ленинградской Публичной библиотеки напрасной была бы попытка заказать эмигрантский "Журнал Содружества". Всякий не облечённый полномочиями советский читатель получал, грубо говоря, отлуп. Вражья, "белогвардейская" пресса пребывала, естественно, вся на спецхране. Карточку в каталоге украшала обескураживающая пометка "Сп. Хр."
Но я-то, ничтоже сумняшеся, каждый божий день заказывал все издания подряд: если в них хотя бы упоминались Финляндия и Выборг. Заказы мои часто ставили сотрудников в тупик. В виде исключения порою даже допускали в святая святых. В Публичке это - помещение Генерального Каталога библиотеки. Вызывали, а потом позволяли часами работать: переписывать содержимое карточек прямо там, примостившись на ступеньках стремянки. Думаю, в нашу эпоху якобы победившей свободы слова подобное маловероятно.
Библиотекари, конечно, бывают очень разные. Мне повезло: встречал в жизни множество чудесных, доброжелательных, деликатных, в том числе и в Публичной библиотеке. Но бывали ведь и зловредные, сыпавшие отказами: мол, не по специальности, не по теме диссертации. Их трудно забыть.
Испытываешь потом чувство неприятного узнавания, даже не без злорадства. Когда читаешь, например, роман-фэнтези, где описаны леденящие кровь сражения с "библиотекарями" в московской Ленинке: эти монстры-людоеды произошли из тихонь пыльных книгохранилищ в результате послеатомных мутаций (Дмитрий Глуховский, "Метро 2033").
Или бывали такие заносчивые всеведы, как в песне "Райцентр" гениального поэта наших дней Михаила Щербакова. Библиотекарь книг не даёт, скорее скрывает. "Сидит он гордо, глядит он мимо. Прямо король гишпанский, завлит губернский и римский папа".
В ту пору в Публичной библиотеке мне шли навстречу, так как мои запросы каждодневно озадачивали опытных библиографов. И, разумеется, поелику тема моей заявленной научной работы по изменениям флоры Карельского перешейка само собой требовала знакомства с маловостребованным материалом. Сначала приходил отказ, потом с надменностию вызывали на консультацию… А уж под конец умудрённые гномы книжной Мории смущённо позволяли мне самому порыться в источниках.
Полезная вещь - нож для разрезания страниц. Частенько приходилось быть первым читателем редчайших работ. Помнится, я запрашивал труды академика Василия Михайловича Севергина (1765 -1826), ибо в них упоминались месторождения свинцовых руд в Сяккиярви. Или описания мраморных ломок в Рускеала, сделанные Самуэлем Алопеусом (Samuel Alo- paeus: 1721-1793). Список донационных землевладений на Перешейке Матиаса Акиандера (Mathias Akiander: 1802-1871). Все дореволюционные путеводители по Выборгу, все подряд исторические, археологические, этнографические работы. Или все существующие описания Карельской Ривьеры, то есть побережья Финского залива у Терийоки. Упрямо заказывал источники и на немецком, и на французском языках, а также на шведском, и на непостижимом тогда финском.
Профессия биолога всё-таки имела свои косвенные преимущества. Начальству всегда можно объяснить, зачем поглощаю всю поэзию Серебряного века. Например: чтобы создать антологию стихов о редких цветах и травах. Кто из библиографов мог поручиться, что в мало кем открываемых сборниках, к примеру Анны Радловой или Всеволода Князева, не найдётся стишка, где воспет какой-нибудь дёрен шведский или белозор болотный? На деле таковых стихотворений маловато, зато легенда выручала!
В течение нескольких лет просиживая в Публичке по десять часов кряду, я ежедневно заказывал дозволенный максимум литературы. На это шли и командировки, и отпуска. Богатейшая либрерия, подобно пальмам в оазисе, утоляла духовную жажду. (Это сейчас меня калачом не заманишь в РНБ: там условия работы, на мой взгляд, просто унизительны.)
И вот однажды рядом с "Учёными записками Выборгского педагогического института" 1950-х годов обнаруживаю в журнальном каталоге другую, фантастическую карточку. На букву "В", то есть "Выборгский Русский Реальный лицей, журнал бывших учащихся". Сейчас в это уже самому трудно поверить, но не приснилось же! По классической совковой неразберихе, как видно, имелось в ГПБ минимум два комплекта. Тот, что именовался на карточке "Журналом Содружества", находился на строгом спецхранении. А вот другой комплект редкостного журнала выдавали по нескольку номеров совершенно свободно.
Другого объяснения, пожалуй, и не подыскать. Разве что сотрудники РНБ меня поправят и сообщат, что комплект был и остаётся единственным? И только, значит, числился в каталогах под двумя разными шифрами, закрытым и открытым? Оба варианта вполне сюрреалистические… "Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью!"
Мне удавалось лихорадочно конспектировать статьи, переписывать стихи, переносить в блокнот имена эмигрантских поэтов и прозаиков. Приходилось только загораживаться от соседей по читальному залу, заслонять от постороннего взора статьи с заголовками вроде "Побег с Соловков", "Очередные зверства ГПУ"…
Тогда же я выписал из "Журнала Содружества" все встреченные мною цитаты с упоминанием имени М. Цветаевой. Переслал их в Москву собирателю материалов о поэте Л. А. Мнухину. И впоследствии, на Цветаевской конференции в Праге, убедился, что эти выписки пригодились. Их явно использовали опекаемые Львом Абрамовичем молодые исследователи-филологи. В частности, анализируя рецепцию творчества М. И. Цветаевой рядовым эмигрантским читателем.
Вот таким маловероятным образом стали мне известны ещё в ту пору имена Сергея Риттенберга и Леонида Линдеберга, Уперовых и Добровольских, Ивана Савина и Веры Булич, Зинаиды Шаховской и Юрия Мандельштама…
Привлекали отчёты об удивительной жизни русского театра в Выборге. Ведь здесь проходили выступления Шаляпина и оркестра Жоржа де Годзинского, концерты Надежды Плевицкой, Софьи Булич-Старк и Фриды Сергеевой, постановки классических и советских пьес.
Журнал рассказывал о неведомом прошлом нам, советянам - выросшим в послевоенном Выборге. Враз очищенном и от автохтонных финнов, и от собственно русских. Выборгские русские все до единого бежали от неумолимого катка "освободителей", в Суоми или дальше на запад.
В том Виипури 1930-х годов, хоть и страдала российская эмиграция под определённым финским прессингом, но жизнь, оказывается, кипела. Проходили выставки русских художников, разгорались диспуты, учились лицеисты, служили Господу православные священники... И даже рекламные объявления тех лет - о ремонте швейных машинок или продаже искусственных цветов, можно сказать, выглядели как привет с Марса.
В выборгском журнале можно было прочитать стихи поэтов "парижской ноты" и речи к юбилею Пушкина, литературные новости тех лет - из Белграда, Брюсселя, Харбина. И если были бы сейчас средства - немедленно переиздал бы полный комплект "Журнала Содружества". Но уже с комментариями специалистов, подобных Роману Давидовичу!
Сейчас ещё можно купить в Петербурге том "Библиотеки поэта", подготовленный Р. Д. Тименчиком и вышедший в 2006 году. Называется он "Петербург в поэзии русской эмиграции". Особенно тщательно там подготовлены комментарии, касающиеся малоизвестных, полузабытых и совсем неизвестных поэтов первой и второй волны русской эмиграции.
К сожалению, стихов Константина Вогака составителю там поместить не удалось. Но известно, что Вогак был автором поразительно большого количества стихотворений. Многих сотен, если не более. Из них при жизни автора было опубликовано лишь одно- единственное. Видимо, его требовательность к себе превышала желание свои стихи публиковать. Тем более интересны они для читателей, ценителей поэзии Серебряного века.
Встаёт вопрос: а достаточно ли они хороши, нужно ли эти стихотворения печатать сейчас?
Некоторое время назад в нашей стране проходил международный симпозиум "Черноморский флот в судьбе России". С докладом выступал американский профессор-политолог, гость из далёкого Сан-Франциско. Оказывается, в этом городе действует общество Друзей России. А профессор Алексей Киселёв - эмигрант второй волны, ещё мальчиком попавший в США из Эстонии.
С американцем побеседовал журналист Юрий Алексеев. Спасибо Е. Б. Белодубровскому, который прислал мне текст этого интервью. Фрагмент из него просто необходимо процитировать:

Алексей Александрович приятно удивил меня своим знанием наших писателей, актеров, режиссеров. Ему очень нравится Андрей Платонов. В обществе Друзей России не ограничиваются сбором гуманитарных посылок. Многие люди в Штатах охотно и без всякого принуждения делятся своими деньгами для издания в Москве книг малоизвестных нам авторов.
В самое ближайшее время на их средства должен выйти сборник стихов большого друга Анны Ахматовой и Николая Гумилева - Константина Вогака.
- Это первоклассный поэт, и многие издатели только охают и ахают при знакомстве с его рукописями, искренне сожалея, что не открыли его для себя раньше, - сказал А.А.Киселев.

Будем ждать, будем ждать этого сборника с нетерпением! Бог даст - и охнем, и ахнем. Будем надеяться, что издание стихов Вогака будет текстологически и полиграфически безупречным.
Но подчеркнём, что первой по времени и единственной на сей день большой работой о петербургском поэте и выборгском режиссёре является комментированная публикация к письмам К. Вогака, помещённая профессором Тименчиком в своём сборнике историко-литературоведческих статей.
Являясь счастливым обладателем ценнейшего "гешаримовского" издания, да ещё и с тёплой надписью от автора, я отнюдь не собираюсь относиться к своему экземпляру книги "Что вдруг" с чрезмерной бережливостью. Напротив, хочу очень, чтобы эту книгу прочитало максимальное количество людей, и на время даю охотно. Так что пишите, звоните - договоримся!
Так приятно было встретить в озабоченном своими проблемами Эрец Исраэль человека, с которым можно вдоволь поговорить о родном маленьком Выборге. Да ещё и насладиться новой, интереснейшей информацией. И познакомиться с замечательными коллегами Р. Д. Тименчика: в частности с много знающим о Выборге и заочно любящим его профессором Владимиром Хазаном.
Радостно обнаруживать исторические связи, пересечения, взаимодействия. Им не служат преградой ни время, ни градусы широты, ни взгляды, ни вкусы, ни политика. Именно там - под солнцем великих религий, в многотысячелетнем центре мировой цивилизации, в столь "ненавидимом прокураторами" всех мастей Ершалаиме - беседовать о русской поэзии. Обсуждать арлекинады и похождения коломбин Серебряного века. И яркий, ненадолго блеснувший падучей звездою спектакль. Пускай разыгранный лишь силами любителей на сцене провинциального, практически "народного" театра.
Но спектакль неординарный - благодаря оригинальности замысла и именам участников. "Плутни Бригелла" связали эту сцену с перипетиями развития не только русской, но и мировой культуры. Поэтому так важно было обсудить с публикатором источник информации - находящуюся ныне в Германии переписку Константина Андреевича Вогака.

Михаил Костоломов пос. Подборовье wiborgiana@yandex.ru