Арлекин в стране Гиперборейской Константин Вогак, режиссёр из Хотакки. Глава 6

(Начало в №№ 118,122,126,130,135)

Письма К. A. Вогака к Г. Л. Лозинскому хранятся в Архиве Бременского университета. В этом ганзейском городе разместился Институт Восточной Европы, а бременский архив сосредоточил много материалов из России. В частности, там самая большая коллекция произведений литературно-политического самиздата СССР. На наших глазах подзапретные вещи стали широко публиковаться, официально разрешённые стали по заслугам забываться - и все вместе они стали историей. Ну, по этому поводу как не вспомнить слова Осипа Мандельштама из его яростной "Четвёртой прозы":
Литературу я делю на разрешённую и написанную без разрешения. Первая - это мразь, вторая - ворованный воздух.
Дышать ворованным воздухом и сладкой пылью архивных папок я поехал в конце апреля. Рябила вода на Везере, прямо в центре города оглушительно пели утренние птицы, и повсюду в Бремене цвели роскошные купы рододендронов. Чудесный город, с моим Выборгом связанный десятками исторических нитей.
Выходцем из Бремена был, например, петербургский купец и владелец выборгской дачи "Оннела" (Onnela) Т. Громме. Если бы не коллекция раритетов, подаренная нашему городу его сыном, Василием Тимофеевичем, он же Вильхельм Тильман Громме (Wilhelm Thielman Gromme: 1836-1900), не было бы в Выборге первого городского музея. И не украшал бы наш город замечательный дом бременско-любекской архитектуры на Старой Ратушной площади. Как известно, именно под "Museum Wiburgense", для экспонатов В. Т. Громме, надстроил здание древней ратуши и придал ему такой изумительный ганзейский облик в 1898 году архитектор Юхан Брюнольф Блумквист (Johan Brynolf Blomqvist: 1855-1920).
И ведь именно из купеческого рода, жившего в Бремене с начала 1600-х годов, происходил Йоханн Фридрих Хакман (Johann Friedrich Hackman: 1755-1807). Он приехал в Выборг в 1777 году и работал поначалу простым конторщиком, а затем возглавил созданную им крупную торговую фирму.
Никто меня в бременском архиве не ждал. Поскольку я не представляю никаких научных учреждений и путешествую сам по себе, как кошка у Киплинга. Но мне опять-таки очень повезло.
В архиве дорабатывал последний месяц своей подвижнической службы легендарный его директор Г. Г. Суперфин. Габриеля Гавриловича все друзья и даже малознакомые люди зовут Гариком. Но так называть я его не смел: мы-то знакомы были слишком мало. Встречались лишь один раз, разговаривали когда-то всего десять минут…
И было это в недоброй памяти 1980-м году, на берегах Эмайыги. В научную столицу Эстонии - бывший Дерпт, бывший Юрьев - регулярно ездил я в командировки от Полярно-альпийского ботанического сада-института из Мурманской области.
Роман Тименчик поручил мне тогда проведать отмотавшего свой каторжный срок издателя "Хроники текущих событий". Феноменальному филологу, любимому ученику Ю. М. Лотмана назад в науку хода не было. Спасибо ещё, что Софья Власьевна дозволила диссиденту после отсидки найти работу в Тарту. Но только в качестве продавца газетного киоска на окраине города. Помнится, притопал я к киоску в семь утра, чтобы хоть несколько минут поговорить спокойно.
При бременской встрече в этом году меня поразила бесподобная память "Супера" (как его называет Тименчик). Он тут же вспомнил, какое поручение дал мне почти тридцать лет назад. И строго потребовал отчёта: как я его выполнил. Пришлось отчитаться. При тогдашней тартуской встрече Габриель Гаврилович узнал, что я работаю в Кольском филиале Академии наук и проживаю в городе Кировске, бывшем Хибиногорске.
Поручение Суперфина состояло в том, что мне надлежало встретиться с уникальным человеком, Борисом Георгиевичем Меньшагиным (1902-1984). И по возможности взять его под свою опеку. При немцах Меньшагин служил смоленским, а позднее бобруйским бургомистром. Его жене и дочери удалось бежать на Запад. Не имея в стране никого из родных, он содержался в ту пору в кировском доме престарелых. За его плечами было 25-летнее заключение, в основном в одиночной камере. Ни суда, ни следствия, ни приговора не было. Так сказать, ещё поблагодари, что не расстреляли "немецкого прислужника".
А не казнили "предателя" потому, что готовили его к роли лжесвидетеля на Нюрнбергском процессе. Ведь городской глава Смоленска присутствовал при эксгумации немцами захоронения в Катыни: это были тела многих тысяч предательски расстрелянных энкаведешниками польских офицеров. И своими глазами видел доказательства преступления: какие-то вещи, остатки типично отечественных продуктов, обрывки советских газет тех лет…
В Нюрнберге высокопоставленный лжец, представитель СССР, лицемерно обвинял в катынском расстреле немцев. Ему верили - ведь германская армия и особенно карательные отряды из местных действительно совершили на оккупированных территориях множество чудовищных преступлений. Отчего же не приписать немцам ещё одно, подлейшее? Руденко на весь мир вещал, что остаётся только найти свидетеля - некоего Меньшагина. Но тот уже много месяцев был допрашиваем на Лубянке. Мытарили его долго - пока не убедились, что не годится в лжесвидетели этот глубоко верующий человек, с несгибаемым нравственным стержнем в душе. Тогда и запрятали на четверть века в тюрьму.
Рассказы Б. Г. Меньшагина многим из моих друзей и знакомых открыли глаза, стёрли остатки советской пелены. Память у бывшего адвоката, наизусть знавшего уголовный, уголовно-процессуальный, гражданский и прочие кодексы СССР, была феноменальной - не хуже, чем у Тименчика и Суперфина. Удивительный был человек, очень светлый и добрый. Рад возможности рассказать о нем, да теперь, по счастью, уже и книги опубликованы. Правда, Габриель Суперфин сообщил мне, что вторая часть воспоминаний Меньшагина ещё остаётся в архиве.
Два-три раза в месяц я забирал 80-летнего старика из дома призрения (жутковатое было место!) и, как мог, помогал ему и поддерживал. Увозил к себе отдохнуть, помыться, накормить. И собирал друзей, чтобы они, ошеломленные, слушали рассказы Бориса Георгиевича о политических процессах, о квотах на расстрелы "врагов народа", о его стычках с Вышинским… О том, как в годы массового террора фабриковались дела против невинных людей.
Умнейшему адвокату, который сам был готов рисковать жизнью, всё же удалось выцарапать из тюремных клеток несколько обречённых на смерть людей. Воспользовался недоработкой советской судебной машины…
Рассказывал он также, хотя и неохотно, как жилось при немцах в многострадальном Смоленске. Хорошего не было, конечно, ничего - но всё-таки, по его словам, большей частью удавалось не идти на сделки с совестью.
Горожане сами просили немцев взять на работу в магистрат бескорыстного и деятельного человека, которому все доверяют. Надо кому-то и при оккупантах обеспечивать работу водопровода, транспорта, снабжение города продуктами. Сам часто рискуя жизнью, Меньшагин спасал молодых людей от угона на работы в Германию, евреям выдавал поддельные документы…
Вот такого человека открыл мне - и множеству других благодарных слушателей - тартуский киоскёр Г. Суперфин. В этот недавний мой приезд в бременский университет Габриель Гаврилович позволил ознакомиться с письмами К. Вогака и другими материалами из архива Григория Лозинского.
Почерк у Константина Андреевича красивый на зависть, не остаётся даже места для расшифровок и конъектур. Тексты всей переписки мне тоже достались, так что с ними можно ознакомиться (через кабинет краеведения в библиотеке Аалто).
"Журналом Содружества" бременский архив небогат. Нашёлся лишь единственный номер выборгского журнала, со статьями к юбилею Пушкина. В нём яркие, проникновенные слова о Пушкине сказал Юрий Александрович Григорков (1895-1961). А сам был при этом человеком странным, непонятным - может быть, даже тёмным. Редактор гельсингфорсской "Новой русской газеты", публицист, историк литературы и поэт, автор воспоминаний о Куприне, делавший доклады об Иване Шмелёве, Григорков часто печатался в журнале выборгских лицеистов. Казалось, он несёт поколениям читателей свет русской культуры.
Но позднее он же стал редактором коллаборационистской газеты в оккупированном немцами Париже. Загадочная личность… Письма Юрия Григоркова также имелись в архиве Лозинского, с которым меня любезно ознакомил Г. Суперфин. Попытался я быть чем-либо полезным в расшифровке папки "писем от неизвестных лиц". Но безрезультатно: Г. Л. Лозинскому писали в основном бывшие коллеги или ученицы с университетского отделения романской филологии.
Думается, что Константин Вогак - фигура, которая многих в сегодняшнем Выборге заинтересует. Поэтому я рассказал подробно о том пути, который навёл меня на его следы. Потому и привёл фамилии соседей "Коди" Вогака по дачам в Хотакке. Возможно, где-то сохранились семейные бумаги этих Реуновых и Соколовых, Фрауэнов и Краузе. И даже архив одинокой соседки, "девицы Жозефины Сетофер"…
И когда-нибудь мы сможем узнать, на чьих соседских дачах ставил молодой филолог-театровед свой любительский спектакль. Назывался он так: "Арлекины в странах гиперборейских". Очевидно, дачная постановка предшествовала спектаклю "Плутни Бригелла" на сцене Выборгского городского театра. Недавно побывавший в Выборге Р. Д. Тименчик сообщил, что текст этой пьесы Вогака сохранился в фондах Театрального музея в Петербурге. Может быть, этот спектакль ставился на даче Циллиакусов?
В наши дни в Мариинском театре и в московском Большом можно пойти послушать оперу С. Прокофьева "Любовь к трём апельсинам". Партитура оперы была завершена к октябрю 1919 года. Либретто разработал сам композитор. Но Сергей Сергеевич опирался на труд К. Вогака, Вс. Мейерхольда и Вольдемара Люсцинуса (В. Соловьёва). Именно они в 1914 году опубликовали собственную вольную сценическую обработку известной сказки Карло Гоцци (1720-1806).
Из десяти фьяб (театральных сказок) венецианского графа "Любовь к трём апельсинам" была первой. Она была написана в 1760 году, вскоре поставлена. И осталась самой популярной, помимо "Принцессы Турандот". Хотя, по словам самого К. Гоцци, её сюжет "был взят из самых пустых сказок, которые рассказывают детям".
"Пустая сказка" о принце Тарталье, фее Моргане и маге Челио пришлась по душе и детям, и взрослым. Эта фьяба остроумна и весела. Забыть её невозможно: вспомнишь - и улыбнёшься. Помню, как она радовала и смешила учеников Большепольской школы.
Ставили эту пьесу силами учащихся, но детский спектакль принимался публикой так восторженно, что приходилось "гастролировать" по клубам и Домам культуры в соседних посёлках. Например, в Кондратьево играли пьесу в здании бывшего пастората Сяккиярви, ныне сгоревшем; примерно там сейчас стоит православная церковь.
Помню постановку очень хорошо, потому что на сцену в каком-то эпизоде решили вывести собаку. А это была наша лохматая дворняга по имени Дозор; ужасно было смешно, что пёс испугался шумной публики и "света рампы", никак не хотел изображать страшного зверя и всё, поджав хвост, норовил ускользнуть за кулисы.
Режиссёрами-постановщиками, а также бутафорами, гримёрами и всем прочим пришлось стать школьным преподавателям. Помню, как красиво на сцене раскрывались огромные фанерные, ярко-оранжевые апельсины…
Шили платья сами учащиеся на занятиях по домоводству. Конечно, под руководством моей матери, которая вообще-то преподавала в Большепольской школе математику, физику, химию. Над переделкой текста пьесы применительно к силам учеников она работала вместе с преподавательницей русского языка и литературы.
Мы же, тогда всего лишь десятилетние мальчишки, изображали схватки на шпагах и охотно перебрасывались репликами из пьесы Гоцци; вот только не помню, чей был перевод - М. Лозинского или Т. Щепкиной-Куперник… Для нас, детей, действо на подмостках было просто развлечением.
Но в истории, в частности, Италии (да и ряда других стран) ни одна область искусства не способствовала в такой степени становлению национального самосознания, как театр. Именно об этом и были произнесены слова Гёте: "Чтобы создать нацию, сперва надо создать театр".
Где-то стремятся к созиданию нации, а в других местах больше жалуют люмпенов, коим довлеет хлеба и обманных зрелищ. Давая ценные указания для выведения новой людской породы, умелый дрессировщик некогда возгласил, что из всех искусств для нас важнее всего кино и цирк…
Размышления по этому поводу уводят далеко за пределы комедии. Особенно если вспомнить театральный опыт предреволюционных и послереволюционных советских лет, судьбу того же Мейерхольда…
Читателя прошу набраться терпения. В заключительной, седьмой главе ещё предстоит узнать о видных деятелях русской эмиграции, общавшихся с героем очерка, а также биографические сведения о роде Вогаков.

Михаил Костоломов пос. Подборовье wiborgiana@yandex.ru
(Окончание следует)