Родом из коммуны (к теме о выборгских переселенцах)

Борис Пиневич Хайкин надевает черную шапочку-кипу, его жена - Евгения Матвеевна красивым меццо-сопрано запевает "Шалом алейхем! Малахей гаша арет"... Это шабат, что означает в переводе с древнееврейского "суббота" - день, когда евреи не должны работать, только прославлять Бога, читать священную книгу Тору, умывать руки и преломлять хлеб с теми, кто собрался за одним столом в этот день во здравие всех живущих в Божьем мире. Уже больше 10 лет Борис Пиневич и Евгения Матвеевна Хайкины открыто ходят на шабат. Вместе прожили они в законном браке более 50 лет, встретились после войны в Выборге.
Борис Пиневич уже рассказал, что он родом из местечка Чашники Витебской области Белорусской ССР, в семье его отца было шестеро детей. Отец работал портным, ушел на Первую мировую в 1914 году, попал в немецкий плен, вернулся раненным на родину, продолжал работать портным. А однажды встретил своего однополчанина, который позвал его работать в коммуну. В коммуне было хорошо, но недолго. Коммуна стала несостоятельной, председателя ее расстреляли, а семья Хайкиных по объявлению в газете решила поехать на новые земли - в советскую Карелию, которая после Зимней финской войны принимала многих переселенцев.
Этот рассказ о коммуне так заинтересовал меня, что я решила встретиться со свидетелем коммунистической довоенной жизни.
Вместе с Евгенией Матвеевной, приветливой, седовласой женщиной небольшого росточка, идем по улицам Южного поселка. Она показывает мне:
- Вот там после войны мы жили в маленьком деревянном домике, в нем не было даже плиты на печке - все разобрано. Тогда много было свободных домов и квартир в Выборге, но мы боялись их занимать - вдруг приедут прежние хозяева и заставят освободить...
Доходим до 9-этажного дома, поднимаемся на лифте, проходим в ухоженную уютную квартиру. Хозяйка стала разбирать принесенную с шабата гуманитарную помощь, а заодно рассказывать о своей судьбе.
- Это к 80-летию мужа нам сделали ремонт квартиры, - поясняет Евгения Матвеевна. Показывает семейные альбомы с фотографиями и приглашает выпить чаю. Мы проходим на маленькую кухню. Гостеприимная хозяйка предлагает мне запеканку из макарон.
- А это кошерная еда? - пытаюсь я продемонстрировать свою осведомленность об особенностях еврейской кухни (кошерность - способ приготовления пищи в особых условиях, определенных древними еврейскими традициями, обычно в настоящее время такие продукты привозят из Израиля).
- Да какая там кошерная! Откуда у нас деньги, чтобы кушать кошерную еду! Всю жизнь мы ели, что придется. В войну были в эвакуации, в колхозе работали, все сдавали государству. Был закон о "трех колосках"; нельзя было даже подбирать потерянное при уборке урожая, могли в тюрьму за это посадить. Весной по ночам мы с мамой ходили по полям, перекапывали землю, искали старую мерзлую картошку и рады были, если находили, - пекли драники, вкуснее которых ничего не знали...
Евгения Матвеевна подробно рассказывает о своей семье: родом она с Украины из города Ромны Сумской области. Мама - Анна Львовна Факторович - была домохозяйкой, папа - Мотель Менделевич Ривкин - работал парикмахером, в семье было трое детей. Евгения родилась 27 августа 1928 года - скоро тоже 80 лет будет отмечать. Отчество ей потом записали русское - Матвеевна. После финской войны приехали всей семьей в Выборг, отцу сразу нашлась работа - в парикмахерской на Красной площади. Но жить было негде, жили сначала в маленькой комнатке при парикмахерской. Потом им предложили поехать в Высоцк. Переезжали с небольшими пожитками зимой прямо по льду Финского залива. Там, в Высоцке, им дали в деревянном финском доме две комнаты на втором этаже, сарай, где они стали держать козу Зорьку и кур. Жизнь налаживалась, отец продолжал работать парикмахером: в Высоцке было много военных.
- Помню много красивых деревянных домов, во дворах было уютно, везде стояли детские качели... 22 июня 1941 года мы услышали, как над городом пролетел самолет, и вскоре по радио объявили: "Убедительно просим срочно взять свои самые необходимые вещи, которые понадобятся в дороге". Сказали, что дома свои покидаем ненадолго. Мы и поверили, что это так, что скоро вернемся. Взяли с собой чемоданчик со сменой белья и встали у дороги ждать, как нам сказали. Но с козой Зорькой мы не хотели расставаться, и нам разрешили ее даже на баржу взять. Как нам пригодилась эта коза! Потом нас погрузили в "телячьи" вагоны. Мы ехали, на остановках рвали козе траву, делились с ней сухариками, а она нас поила молоком. В дороге у наших соседей родилась девочка, так мы им тоже давали молоко.
Привезли нас на станцию, от нее еще 15 километров пешком до деревни Алексеевка, там мы всю войну и прожили, работали в колхозе - сеяли и жали, снопы вязали, работали на молотилке и веялке. Вставали в 6 утра и шли работать, а с обеда я шла в школу. Я все надеялась, что вот-вот война кончится, и боялась "неучем" остаться, без образования. А это тяжело давалось: школа была за три километра, надо идти через лес - там волки выли, страшно было; речку холодную вброд переходить, разуваться-обуваться, ноги натирала. Так год прошел, другой, третий... Я закончила там 8 классов.
Когда мы уезжали из Высоцка, папа и старшая сестра были в Ленинграде - сестра собиралась поступать в институт. Папа вернулся в Высоцк домой. Мы там записку оставили, он нас нашел потом в Алексеевке, оттуда его сразу на фронт забрали, и больше мы его не видели - пропал без вести. А сестра осталась в Ленинграде и прожила там всю блокаду, после прорыва блокады она приехала к нам в Алексеевку и тоже работала в колхозе.
В августе 1944 года мы вернулись в Выборг, жили какое-то время в маленьком деревянном домике, потом поменялись и жили семьей в семь человек в комнате 15 квадратных метров в коммунальной квартире: старшая сестра вышла замуж и родила двоих детей. Мы с мамой сначала пошли работать на мелькомбинат - после голода хотелось поближе к питанию, думали - работникам подешевле муки можно будет купить. Я проработала 11 месяцев, шестнадцатилетней девчонкой таскала на себе мешки по 40 кг при своем росте 152 см. И сил больше не хватило - я ушла работать на почту, где и проработала до пенсии, на которую ушла с должности заместителя начальника отдела доставки.
Тяжелые времена были: у меня сумочку с продовольственными карточками и паспортом украли; паспорт, правда, выбросили, мне его передали. Еще я ездила сразу после войны на Урал за бабушкой в Соликамск, куда ее с дедушкой эвакуировали из Белоруссии. Там дедушка умер, а бабушку я привезла в Выборг, она жила с нами, спала со мной на одной кровати. Потом еще ее дочь - моя тетя приехала, и все мы жили вместе...
- Вы помните собор, который стоял рядом с почтой?
- Да, помню, окна моего кабинета как раз выходили на него. Но это был уже полуразрушенный собор - стены его были с зигзагообразными провалами. Когда его взрывали, я была на обеде, а окно моего кабинета было открытым. Тогда все кричали: "Где Женя, где Женя?" - так как от взрыва в окно залетел булыжник и прямо мне на стол - в столе образовалась дыра.
- А как вы с мужем познакомились?
- О, это целая история! - улыбается Евгения Матвеевна. - Я всю жизнь любила петь, и в школе пела. Помню, в Высоцке в школе на переменах включали музыку по репродуктору, так мы танцевали, пели. И в Выборге после войны я сразу стала ходить в хор в Дом культуры, вскоре стала солисткой, мы выступали с концертами в парке Монрепо. Там и увидел меня на сцене Борис, он тогда радиомехаником на железной дороге работал. Стал за мной ухаживать. Через некоторое время сделал мне предложение, и мы пошли в ЗАГС подавать заявление. Несколько раз к ЗАГСу подходили, а он все закрыт был. Я сказала: "Наверное, не судьба..." Оказывается, ЗАГС в то время переехал: раньше он был у милиции, а переехал в горисполком. А объявление о переезде кто-то все время срывал... Ну, все хорошо закончилось - мы зарегистрировались. У нас двое детей, сын - кандидат физических наук, внучка уже учится в Израиле на стипендию от Федерации еврейских общин России. А я до сих пор пою в хоре ветеранов, да еще по субботам - на шабате.
Мы ожидаем возвращения Бориса Пиневича - он ушел после шабата разносить бедным и больным людям гуманитарную помощь, привезенную финнами. Наконец он вернулся. Для 80-летнего мужчины он очень активен: и гуманитарную помощь разносит, и в садоводство спешит воду включить своим садоводам-старушкам, и периодику из Москвы разносит - людей надо просвещать.
После неоднократных попыток мы все-таки приступаем к разговору о далеком прошлом. Борис Пиневич достает из рамочки старинную семейную фотографию 1929 года:
- Это лучшие годы нашей семьи - еще мама была жива. Вот я сижу у нее на коленях. Дедушка, бабушка - все живы. Моя мама умерла, когда мне было три года. Остался наш отец вдовцом с тремя малыми детьми на руках - тяжело ему, конечно, было. Потом нам сказали, что приведут маму. Я до сих пор помню этот момент: всей семьей с родственниками сидим за накрытым столом. Мы замерли в ожидании мамы... Вдруг заходит совсем чужая женщина. И моя сестренка - ей уже 7 лет было - вдруг как заплачет: "Это не наша мама!" А мы вслед за ней все заревели. Эта женщина стала нас успокаивать, приласкала, дала нам по яблоку и сказала: "Успокойтесь, дети. Это правда, я не ваша мама, я ваша тетя. Я буду с вами жить вместо мамы". Мы с тех пор стали ее звать тетей. Потом у нее с нашим отцом еще трое детей родилось - они ее мамой звали, а мы - тетей. Она к нам, приемным детям, лучше относилась, чем к родным, считала, что мы обижены судьбой. И мой младший брат уже взрослым сказал: "Почему ты мою маму называешь тетей? Ведь она всю жизнь к вам так хорошо относится, любит вас..."
Ираида ЕФИМОВА
(Окончание следует)