Родом из коммуны (к теме о выборгских переселенцах)

(Начало в номере за 13 июля)

- Наша мачеха-"тетя" - Песя Давидовна Плаксина была очень хорошей женщиной, образованной, до революции воспитывалась в Риге в учебном заведении для девочек - Институте благородных девиц. Отец ее был владельцем аптеки, после революции все изменилось, и она долго не выходила замуж. К тому моменту, когда она пришла в нашу семью, у нее уже не было ни отца, ни матери, только брат.
Мы жили в доме моего дедушки, этот дом до сих пор стоит, я ездил на родину в 1996 году, сфотографировал его. Мне сказали, что в нем живет одинокая пенсионерка-учительница и что я могу настаивать на возвращении этого дома, но я отказался...
В начале 30-х годов мой отец встретился со своим однополчанином - товарищем Политаевым. Тогда отец продавал пошитые им брюки - с того и кормилась вся наша большая семья. Жили бедно. Политаев предложил отцу поехать с ним в организующуюся коммуну - в 10 километрах от Чашников, в Ивановском сельсовете осталась усадьба бывшего помещика. Мы и поехали.
...Борис Пиневич показывает современную фотографию:
- Вот как она сейчас выглядит. Конечно, тогда там было лучше.
Немного помолчав, Борис Пиневич продолжает:
- Да, это было необычное явление в 30-е годы - о нас писали в газетах, приезжали фотографировать. Коммуна была создана около 1933 года в усадьбе польского помещика Володковича, который сбежал после революции на Запад. Усадьба была большая, красивая. Сначала там организовали колхоз, а потом решили: пора коммунизм строить.
Коммуну назвали "Политотдел"; почему - не знаю, может, от фамилии ее председателя Политаева. В коммуне было 260 человек. Обобществили все вещи, скот - все сдали. Многим это понравилось - меньше забот. Нашей семье была выделена хорошая квартира в большом двухэтажном кирпичном доме, где раньше жила прислуга Володковича. Там была общая большая светлая красивая столовая. Вставали все утром по звонку, через полчаса по звонку собирались на завтрак. После завтрака шли на работу. Папа работал заведующим фермой. Я тоже работал - пас свиней: мне, шестилетнему, доверили стадо из 30 свиноматок с маленькими поросятами. Ох, и трудно же было: поросята разбегаются, а мне их надо было всех в одном месте собирать. Когда стал постарше, то мне доверили овец.
Сначала все было хорошо, года два мы жили замечательно, и всем коммунарам нравилось. Правда, окружающие деревни нам завидовали... Работали мы по восемь часов, имели выходные, праздничные дни. А в деревнях не до праздников было тогда. Но наша "коммунистическая" жизнь не оправдалась: мы не смогли обеспечить даже сами себя. Чтобы поддержать нас, первых коммунаров, соседние деревни обязали помогать нам продуктами. Совсем плохо стало. Помню, мальчишки из соседних деревень в нас камни бросали - так невзлюбили за наше беззаботное житье. Я слышал, как моя мачеха отцу говорила: "Это нам выйдет боком - соседние деревни голодают, а у нас мясо каждый день на столе". Так оно и получилось. Нашего председателя коммуны Политаева забрали, а потом расстреляли, как раньше говорили, "за перегибы".
Мы еще какое-то время там жили. Папа даже ездил на первую Всероссийскую сельскохозяйственную выставку. А я в это время "проштрафился": пас овец и у меня один баран племенной упал в воду и утонул. Отца, как заведующего фермой, могли за это посадить в тюрьму... Но как-то все обошлось. В это время мы и прочитали в газете, что на земли бывшей Финляндии набирают переселенцев. Так мы и уехали из Чашников.
Приехали в Кексгольм (Приозерск), потом - в Ханнилу, дальше на телегах к озеру. Отец мне говорит: "Беги быстрей, занимай хороший дом". Я первым прибежал в поселок, занял красивый белый дом у озера. А следом за мной пришел какой-то мужик с кнутом и говорит: "Ну-ка, иди отсюда, пацан..." Я вынужден был оставить ему этот дом, побежал, занял другой дом попроще. Там мы прожили год.
...22 июня 1941 года самолет упал у нашей бани в огороде. Но летчик остался жив. Я ему помог выбраться из самолета. Целый день самолет был в моем распоряжении - я был счастлив! Через день пришли специалисты, сняли с самолета важные детали. А через два дня нас эвакуировали. Мы долго ехали и остановились в Ижевске, где в 1943 году я поступил в железнодорожный техникум, который закончил уже после войны в Ленинграде.
Потом мы снова вернулись в Приозерск, я стал работать на железной дороге радиомехаником - обслуживал 26 станций. По работе приезжал в Выборг. Здесь я познакомился с Ароном Захарьевичем Кацем. Он был партийным работником на железнодорожной станции Выборг, новый вокзал был построен при его участии. Он меня пригласил работать в Выборг, и через полгода при его содействии я получил перевод.
С помощью Арона Захарьевича я быстро со всеми в Выборге познакомился и даже устанавливал телефон в квартире председателя Выборгского горисполкома П.Ф. Ладанова. Он был очень занятой человек: вставал в шесть утра, обходил весь город пешком, смотрел, где какие недостатки. Вот при нем в городе был порядок. Через три года стали производить новые телефоны, и я уже по своей инициативе предложил Ладановым сменить аппарат на более усовершенствованный. Сменил, а старый аппарат - первый выборгский аппарат П.Ф. Ладанова - я храню до сих пор как добрую память о нем.
Я был коммунистом, был делегатом районной партконференции, а А.З. Кац был в моем цехе парторгом, при нем я и вступил в партию. Все было хорошо - работа, семья, дети... Моя фотография висела на Доске почета. Но вот наступила старость, и пришла перестройка. А.З. Кац первым подал заявление о выходе из партии. Я тогда с ним из-за этого поссорился, а он мне сказал, что партия уже не та, получается одно лицемерие. Он со своими детьми уехал в Израиль и там умер. Сам еще при жизни написал эпитафию на свою могилу. Смысл в том, что умирать на чужбине очень тяжко, - лучше дождаться смерти в своем родном доме.
...Я интересуюсь, когда их семья пришла к Богу, не испытывали ли они притеснений как евреи.
- Нет, притеснений не испытывали. До революции Чашники находились в "черте оседлости" - так называлось место, где дозволялось жить евреям. А после революции они разъехались кто куда. В коммуне мы были единственные евреи, остальные - белорусы, но это никак не отражалось на нашей работе. Отец нас учил, что надо везде хорошо работать, и это нам помогало. Я пас свиней, а по еврейской религии это вообще недопустимо, но мы не придавали этому никакого значения.
Потом я стал пионером, ни о какой религии вообще не могло быть речи. Более того, я даже ссорился с отцом из-за того, что он читал на древнееврейском языке старинный молитвенник, который достался ему от дедушки (в семье дедушки было одиннадцать детей). Я стеснялся этого и однажды спрятал молитвенник. Отец взял ремень и заставил меня отдать его. Но позже я все-таки опять спрятал молитвенник на чердаке дома в опилки под доски, и получилось уже насовсем - мы уехали из Чашников.
И лишь в 1996 году я решил навестить свои родные места. Приехал в Чашники, зашел в автобус и спросил на еврейском языке: есть ли здесь евреи? Откликнулась одна женщина, потом ее муж пришел ко мне в гостиницу и пригласил к себе. С ним мы объехали все мои родные места. Добрались и до бывшей коммуны. Дом, где мы жили, еще стоит, полуразрушенный. Я поднялся на чердак своего дома и нашел тот спрятанный мною до войны молитвенник отца... Когда я привез его в нашу выборгскую еврейскую общину, то наши евреи с благоговением целовали этот молитвенник...
Недавно издана Книга Памяти о нашей коммуне, она записана со слов оставшейся в живых работницы Нины. Я прочитал ее, там нет ни слова о нашей семье. Я пришел к Нине и спросил, почему она ничего не сказала о нашей семье? Она смутилась и ответила: думала, что нас расстреляли, а в то, что мы, евреи, пасли свиней, никто не поверит, поэтому не стала ничего говорить о нас... Но это правда: я - еврей, и я пас свиней в коммуне!
Борис Пиневич снимает со стены бронзовую чеканку с изображением пастушка с книгой в руках около реки:
- Вот это брат сделал по моей фотографии и подарил, а фотографию забрал себе в Гамбург. Эта чеканка мне очень дорога - и как память от брата, и как память о моем детстве в коммуне...
- А что это изображено на ногах - лапти, что ли?
- Конечно лапти! А что же еще мог носить пастух в то время?
...Мы еще долго рассматривали семейные альбомы, в которых много современных фотографий, в том числе много фото знакомых и родных из Израиля.
- А вы не жалеете, что почти всю жизнь прожили в Выборге? Не было ли желания уехать в Израиль?
- Нет, что вы! Нам уже 80 лет, но мы себя чувствуем здесь хорошо. А в Израиле очень жарко, мы не выносим жару... Здесь у нас дача, мы много времени там проводим, у нас все хорошо растет. Вот огурчики маринованные еще с прошлого года - это свои. Как же можно все бросить, когда столько труда мы вложили! - восклицает Евгения Матвеевна...
Я взяла Тору, полистала ее: она напомнила мне Библию, только каждая страница повторяется на двух языках - на иврите и на русском.
- Так Ветхий завет Библии - это и есть Тора, а библейский пророк Моисей - это на древнееврейском языке Мойша, - пояснили мне.
...Единственное, о чем жалеет Евгения Матвеевна, - пару лет назад она со справкой о своем отце, пропавшем без вести в войну, зашла в военкомат узнать, нет ли новых сведений. Справку у нее изъяли якобы для проверки по месту выдачи. Больше ничего от отца не осталось, сил ходить по кабинетам уже нет... Грустно...

Ираида ЕФИМОВА