Ровесница революции

Про эту удивительную семью мне рассказали прихожане "Церкви на скале" в Северном поселке. Интеллигентная стройная светловолосая женщина, недавно достигшая пенсионного возраста, приветливо согласилась со мной пообщаться. Это была Татьяна Владимировна Петрова, инженер-строитель по образованию, ныне работающая бухгалтером церкви.
- Моя бабушка по папе - Ольга Августовна Канарская была шведкой по матери, по отцу - польско-финских кровей. Ее отец имел в Петербурге до революции свое ателье по пошиву одежды. Бабушка воспитывалась гувернантками. В ателье ее отца работал подмастерьем мой будущий дедушка - Петров Владимир Николаевич, в которого и влюбилась моя юная тогда бабушка. Любовь их была тайной, начиналась с того, что молодой Владимир помогал решать Ольге, которая училась в шведском приходе церкви Святой Екатерины, математические задачки. Это не поощрялось ее отцом, и в конце концов Владимир и Ольга сбежали от ее родителей за Белоостров, там и жили. У них родился сын Владимир - мой будущий отец. Бабушка позже шутила, говорила, что дед ей так сделал предложение: "Я куплю тебе фунт халвы, пойдешь за меня замуж?" В ходе революции родители бабушки потерялись. А моя мама - Дюбина Мария Петровна - русская, 1917 года рождения, уроженка деревни Горушка Невельского района Псковской области. Она живет со мной в Выборге.
…Вскоре я по данному Татьяной Владимировной телефону позвонила ее маме и была удивлена живостью рассказов Марии Петровны с точными датами и фамилиями тех, с кем связала ее 90-летняя судьба. Она работала с первых дней войны в блокадном Ленинграде в детском саду поваром, куда поступали дети фронтовиков и просто подброшенные дети, родители которых уже потеряли надежду выжить. А в 1944 году ее направили в Выборг работать в детском саду на улице Садовой, дом 4. С 60-х годов до пенсии она работала поваром в ресторане "Карелия". Мы разговаривали почти два часа и договорились о встрече вечером, когда вернется с работы ее дочь.
…В Выборгском поселке в типовой пятиэтажке 60-х годов живут любящие друг друга мать и дочь. На диване среди мягких подушек сидела Мария Петровна и приветливо улыбалась.
Я задаю заранее подготовленный вопрос:
- Вы родились в 1917 году, вас часто называли "ровесницей революции"?
- Да, прямо со школы. Я хорошо училась. Как только придут проверяющие, учительница меня поднимала и просила прочитать стихотворение о революции.
- А какое, вы не помните?
- Как же не помню?!
Мария Петровна выпрямила спину, дисциплинированно положила натруженные старческие руки на колени и, глядя куда-то вдаль, выразительно стала читать:
Родился я в тот самый год
В сырую серую погоду,
Когда во всей стране народ
Боролся за свободу!
Потом Мария Петровна рассказала, что для их семьи революция имела большое значение. У них была большая бедная семья: пять сестер и три брата. И ее учительница взяла девочку к себе на время учебы жить при школе. Родители Марии расплачивались с учительницей продуктами своего хозяйства. Закончила Маша только четыре класса. Больше не было возможности. Уже потом, повзрослев, она поехала ближе к Ленинграду, жила во Всеволожском районе, поступила учиться в поварскую школу учебного комбината Трансторгпита, где и познакомилась со своим будущим мужем - Владимиром Петровым. Вскоре Владимир привел ее знакомиться в дом к своим родителям в Парголово.
- Там я и осталась. Моя свекровь в то время работала в сельсовете техником-озеленителем. Она на следующий же день привела свою подругу из сельсовета, Галину Градову, которая и зарегистрировала официально наш брак прямо на дому. Свекровь так сказала: "Нам Машу надо себе оставить!" Еще свекровь сказала, что лучше каждому остаться на своей фамилии, - возможно, придется в одной организации работать, а родственникам тогда нельзя было вместе работать. Я не спорила, считала, что свекровь опытная и ее надо слушаться. (Это был 1938 год - время большого "опыта" в нашей стране…)
Так мы с мужем и прожили всю жизнь на разных фамилиях. Правда, потом была проблема с детьми, которые носили фамилию мужа: пришла как-то старшая дочь из школы и стала плакать: ей сказали одноклассники, что я ей не родная мама, раз у меня другая фамилия…
Потом меня направили на курсы руководящих поваров, я и там хорошо училась; помню, надо было даже сдавать экзамен по Конституции. Мне по окончании курсов подарили при выдаче диплома портфель.
К началу войны у меня было двое маленьких детей, и я не работала. Когда война началась, к нам пришла местная учительница и сказала моей свекрови, что в Парголово организуются детские ясли-сад для детей фронтовиков, и мне лучше с моей специальностью пойти туда работать, а то меня будут посылать на "копы" - копать траншеи на линии фронта. Я и пошла. Этот детский сад № 1 был на казарменном положении - все сотрудники должны были работать круглосуточно. Детей было около ста человек, персонала - 38; в основном - совсем молоденькие девушки, а я была уже поопытней, поэтому поучала их немного, говорила им, что это наш долг - хорошо смотреть за детьми фронтовиков: они же нашу Родину защищают. И мы старались, у нас совсем не было детской смертности. А ведь это была война, блокада… Было непросто. Нам часто подбрасывали детей. Бывало, выходим - и видим: на крыльце ребеночек лежит, иногда с запиской. Людям нечем было кормить детей, вот и подбрасывали нам: хоть как-то, но все равно прокормим. Питание в садик поставляли разное. Когда сгорели "Бадаевские склады" с продовольственным городским запасом, нам стали поступать обгорелые продукты. Я аккуратно счищала обгорелое и пускала на питание. Хочу сказать, что тогда я насмотрелась таких продуктов, которые потом и в мирное время не видела. Помню, нам поступали обгорелые "мотушки" вяленой дыни. Они были такие вкусные, я обчищала их и варила компотики детям. Позже нам из Америки стали поступать продукты - сухое молоко в железных банках. Оно было такое ароматное, имело вкус топленого молока.
А может, это в голод все таким вкусным кажется… Помню, до войны муж работал в колхозе в Парголово, и ему за трудодни давали круги жмыхов от подсолнечника, назывались "дуранда". Муж говорил: "Пусть лежат в сарае; может, потом поросенка заведем, так скормим ему". В блокаду я достала эти круги из жмыхов: принесу на работу, положу в духовку - такой аромат по всему садику! Все сотрудники сбегались на этот запах. Я эти жмыхи вместе с очистками смелю, немного заменителя сахара добавлю - и получались пряники, всех угощала. Я жалела бедных людей, ничего не выбрасывала, все очисточки - что нельзя было детям - людям отдавала. Вот, наверное, за их благодарность так долго живу…
А свою дочку в войну не спасла: она простыла (пенициллина тогда еще не было) и умерла от воспаления легких.
В первое лето войны наш садик располагался в школе, но когда пришла осень, школа стала работать, а нас перевели на лыжную базу. Зимой очень холодно было там, мы намучились с отоплением. Дрова-то надо было самим заготавливать: молоденькие девушки ходили в лес пилить, им разрешали разбирать на дрова пустующие сараи. А потом нам отдали под садик дачу профессора-немца Штемберга. Люди говорили, что его арестовали за то, что он убивал людей... Многое тогда про немцев говорили... Нам было страшно переезжать в такой дом, но он был крепкий, теплый, двухэтажный, с подвалом - хорош для детей. В подвале мы оборудовали бомбоубежище, но так ни разу во время войны им и не воспользовались: только объявят воздушную тревогу, мы начинаем детей собирать, а сотню маленьких не так-то просто собрать, одеть всех. Они плачут; пока собираем - бомбежка и кончится.
В 1943 году летом, когда все сотрудники ушли на заготовку дров, я осталась с детьми одна. Был хороший солнечный день, и вдруг я увидела, как к детям подошел военный с фотоаппаратом-"лейкой". Он предложил всем нам вместе сфотографироваться. Это единственная военная фотография - ее принес этот корреспондент на следующий день.
Муж мой был на фронте, и я долго никаких вестей от него не получала, волновалась. И вот однажды вижу сон, будто муж говорит: "Сними с меня пилотку, посмотри, что там..." А днем - стук в окно детского сада, пришла девушка и передала мне письмо от мужа: он ранен в голову, лежит в госпитале недалеко от Ленинграда на "даче Курагиной". Отпросилась я с работы, поехала в госпиталь мужа навестить, а он там с забинтованной головой; как во сне моем, говорит наяву: "Сними бинт, посмотри, что за рана…" Пуля, как потом оказалось, в один миллиметр прошла от важной артерии, а то бы смерть. Потом он снова на фронт ушел. Была на фронте и его сестра - Ольга Петрова, она закончила журфак, потом работала журналисткой в "Ленинградской правде".
…Татьяна Владимировна тем временем достала семейный архив и стала разбирать письма отца и его сестры с фронта. Их оказалось так много, что они были скреплены в толстую подшивку. Я удивилась: очень много писем было на специальных военных бланках с изображением русского генералиссимуса А.В. Суворова, праздничных цветных (в два цвета - черного и красного) поздравлений, раненого бойца, которого перевязывает медсестра. Все эти письма имели чернильный штамп: "Проверено военной цензурой", в некоторых были вымаранные чернилами строчки - что-то не понравилось военной цензуре… Типографские бланки воинских писем со словами "Смерть немецким оккупантам!", "Боевой привет!", "Воинское бесплатное", "Мы можем и должны очистить землю от гитлеровской нечисти!", "Наша великая сила - в братстве фронта и тыла!"
- Вот смотрите, - говорит Татьяна Владимировна, - в письмах отец ссылается на псалом из Библии, пишет, что надо надеяться на Бога, цитирует на память псалмы… Его воспитанием занимались мои дедушка и бабушка, а они были верующими, лютеранами, с Библией не расставались, несмотря на советское время, ходили в церковь на Поклонной горе в Ленинграде…
- Да, мои свекор и свекровь были очень хорошие люди, любили меня, жалели, - продолжает Мария Петровна. - Свекор все недоволен был, что я избрала такую тяжелую работу, - с большими кастрюлями-баками на пищеблоке возиться для женщины тяжело. Он сам был портной и хотел, чтобы я его помощницей была, швы обметывала, - у меня это хорошо получалось. У него были две швейные машинки. Одна "Зингер" - вот стоит до сих пор. А другая - переносная, он с ней ходил на дом к важным клиентам - шил артистам, военным. В войну он меня встречал с работы, боялся, что меня съедят (в блокаду встречалось людоедство)… Очень любил мою дочь - свою внучку Риту, просил, чтобы я ее с ним оставляла. Прихожу с работы, а у деда на голове бантики навязаны, весь синькой вымазан, - это внучка его "лечила"; шнурки из ботинок возьмет, привяжет к ним катушки из-под ниток и изображает врача - "слушает" у дедушки дыхание: "Дысы - не дысы". Потом она выросла, выучилась и стала врачом.
Ираида ЕФИМОВА
Окончание следует)

P.S. Сегодня у Марии Петровны Дюбиной 90-летний юбилей. Поздравляем ее и желаем счастья и здоровья!