Приморск. Дорога к звёздам

Приморский НТЦ РКК “Энергия” имени С. П. Королёва был создан в 1958 году. Но ещё за пять лет до этого в Ленинградской области, на 117-м километре Приморского шоссе началась работа по созданию уникальной базы для практического освоения новых, высокоэффективных компонентов ракетного топлива.
Владимир Руденко, выпускник МВТУ им. Баумана, начал работу в 1951 году в Химках, в ОКБ по производству жидкостных ракетных двигателей. Когда в 1953 году он привёз на базу первый испытательный стенд, на берегу озера стояли только два финских домика и землянка, в которой размещался контрольно-пропускной пункт. Стенд везли на пятитонке в сопровождении “студебеккера”. Первый движок, на котором проводили испытания, имел тягу всего на 50 кг. Была поставлена задача: сравнить результаты его работы на моноокиси фтора и на кислороде.
Отчёт по этим испытаниям делали в ГИПХе (Государственный институт прикладной химии), туда приехал из Химок и член-корреспондент АН Валентин Глушко (с 1974 года – директор и генеральный конструктор НПО “Энергия”).
– Доклад делал ведущий химик, – вспоминает Владимир Ефимович. – Я сижу и от скуки читаю отчёт ГИПХа по определению расчётов по готовой формуле и вдруг вижу ошибку. Мне тогда было 25, выдержки никакой, поднимаю руку и заявляю: “У вас всё неверно, данные переместятся”. В перерыве подходит ко мне с профессором Сергеем Сергеевичем Марковым, который занимался фтором от ГИПХа, Валентин Петрович Глушко и спрашивает: “И что же, по-вашему, будет?”. Я ему: “Изменение на три процента только по одной точке”. Он: “Сколько вам нужно, чтобы рассчитать остальные?” – “Неделя” – “Останьтесь на месяц, проследите за испытаниями, потом мне доложите”.
Так с 1954 года все испытания были на мне. Я 24 года руководил испытательным комплексом и своей личной заслугой считаю, что на моей совести нет ни одного смертельного случая. В 55-ом перевёз в Приморск жену и трёхлетнего сына. Ехали из Ленинграда в фургоне, добирались двое суток. В январе пурга была такая, что нас замело в районе форта Ино, а потом недалеко от Озерков. Но жена и сын все трудности выдержали.
Жена, Тамара Васильевна, тоже работала на испытаниях, была начальником группы электроавтоматики. Техника безопасности должна была соблюдаться обязательно, нарушения строжайше карались. При любом испытании по сигналу сирены все должны были надеть противогазы. Вдруг однажды вижу: Тамара бежит, зажав нос, попадает в подветренную сторону (а испытания проводились со фтором и аммиаком). “Почему без противогаза”,– спрашиваю. – “Испортила бы причёску”. В результате лишил премии собственную жену. Работа у нас была опасная и очень напряжённая. Случалось, мужчины от волнения теряли сознание, не говоря о том, что в выражениях не стеснялись. Тамара специально на испытания надевала красные шаровары, чтобы мужики издали её видели и не матерились.
Помню, в 55-ом после моноокиси фтора первый раз привезли фтор.Что это такое, мы не знали. Вообще-то он бесцветный, но день был пасмурный, влажность большая. Мы краник открыли – из него струйка пара (фтор смешался с влажным воздухом). Поднесли к ней на палочке бумажку – сгорела, тряпочку, кусочек колбасы – тот же эффект. Какой-то изверг не пожалел лягушку – её не стало в одну минуту. Поняли – серьёзный компонент. Работая со фтором, вели подробную документацию на каждую трубку, на каждый клапан. Зато научившись обращаться со фтором, на “Буране” с кислородом работать было легко. Этот порядок соблюдался, поэтому никаких несанкционированных возгораний или взрывов не было. Хотя на других испытательных базах бывали случаи.
При работе с водородом мы предусмотрели перечень порядка ста пятидесяти внештатных ситуаций и заложили его в программу испытаний. Даже имитировали внештатные ситуации. Здесь была выработана уникальная культура работы с серьёзными химическими компонентами, появились специалисты, равных которым не было. Наверное, поэтому выдающийся учёный Глушко относился к нам, молодым, по-доброму, хотя был очень требовательным и жестким человеком. Вспоминаю такой разговор во время очередного ежемесячного отчёта:
– Почему вы эту точку на графике не учитываете?
– Я этой точке не доверяю.
– Вы не правы, надо учитывать все точки.
– Нет, вы не правы. Эта точка ближе к вашей теоретической кривой, поэтому вы за неё.
И ничего, с ним можно было спорить. Самое страшное ругательство Глушко, когда он уже сильно нервничал, снимал и бросал на стол очки: “Дорогой коллега…”.
Однажды летом приезжает на базу чёрный ЗИМ, из него выходит Валентин Петрович и застаёт такую картину: я в трусах, босой, сижу под деревом и в лупу рассматриваю показания манометра, рядом со мной Саша Съедин в плавках и кирзовых сапогах и две девицы в купальниках – тоже изучают показания. После этого, если у нас что-то не ладилось, Глушко ворчал: “Вы там, наверное, опять с голым пузом”.
Обо всех испытаниях мы сразу же посылали отчёт по телетайпу. Но обязательно в зашифрованном виде. Если, например, испытание прошло неудачно, длилось 20 секкунд, то шифровка имела такой вид: “Строим башню 20 м, у Малицкой сгорела юбка”. Когда испытания перешли от малых двигателей к большим, натурным, у нас пошла серия неудач: возникали пульсации высокой частоты, камеры горели. Двигатели были одноразовые, и эти неудачи стоили огромных денег. Мы уговорили Глушко сделать одну форсуночную головку по нашему предложению. И вот начали испытания, дошли до максимального давления и замечаем, что идёт страшный перегрев. А я держу руку на кнопке аварийного отключения и командую продолжать испытание. Оказалось, кто-то забыл перед испытанием открыть водную задвижку. Всё испытательное сооружение сгорело, а головка выдержала. Меня начали таскать в КГБ, к шефу “на ковёр”.
– О чём вы думали, Владимир Ефимович? – спрашивает Глушко.
– Я думал о том, что эта головка должна работать.
И, действительно, она пошла в серию, двигатели перестали гореть. А сооружение восстановили за полтора месяца, мне даже пришлось научиться заниматься сваркой.
Чего только не придумывали. Двигатели от ТУ-104 приспособили для выброса продуктов сгорания на большую высоту, не пришлось строить высоченные трубы. Испытания проведём, химики придут – у нас всё чисто. За безопасностью испытаний у нас следил Александр Александрович Мееров. Мы его планы называли “план меероприятий”. Он был помощником Валентина Петровича, они вместе сидели в 39-м за “преступный увод развития ракетной техники по ложному пути”. Это по пути работы с азотной кислотой – до сих пор ракетоноситель “Протон” работает на глушковской разработке, все машины Королёва летают на глушковских двигателях. А двигатель “Энергии” – это же двигатель XXI века, более 700 тонн тяга. Не зря американцы купили его технологию. Был бы жив Валентин Петрович, никогда не допустил этого…

Подготовила Светлана Меликьянц