Выборг, война...

(Начало в № 87)

Идем и идем, ни еды, ни воды, раненных много. Потом пошли разговоры, что как только пройдем этот огненный вал, то там дорога будет уже свободна. Прошли, а там еще хуже: вдоль дороги разбитые машины, погибшие солдаты, трупы лошадей.
Есть по Средне-Выборгской такая большая-большая поляна. Я слышала, ее еще называют Долиной Смерти. Вот на этой поляне все мы и собрались: и люди и техника...
Мы с девочками сразу стали помогать раненым. Ох, как там много людей было! Солдаты голодные, кто картошку варит, кто что… Я там и из 115-й дивизии солдат встречала, они выбрались через Вуоксу. Рассказывали, что в реке у них потонула почти вся техника и пушки.
Ночью стали укладываться спать: кто где, кто в канаву, кто за фундамент. И мы легли. А потом как началась стрельба! Пули со всех сторон летят, голову не поднять. Утром 30 августа смотрим: раненых много, ходить нельзя, снайперы стреляют. И тут появился какой-то военный в черном комбинезоне и говорит:
- Кто может вставать, пойдем на прорыв!
Мы с одной девчонкой тоже встали. Военный подходит и говорит:
- Девочкам нельзя!
- А что нам здесь оставаться?
- Ну, тогда пошли...
Так мы и пошли на прорыв. Примерно через два километра стали сильно стрелять! Не знаю откуда. Подошли к реке, солдаты туда прыгают, и меня столкнули. Вылезли все мокрые, прошли вдоль поля и зашли в лес. В лесу тишина, покой. Там с нами еще были офицеры. Только ни часов, ни карт ни у кого не было! Хоть бы посмотрели, куда идти! Один сказал, что надо снова в обход возвращаться на то место, где мы прошли. И опять мы зашли в реку. И снова такая стрельба началась! Я поползла перевязывать раненых. Одному перевязала голову, чувствую, мне его никак не поднять, руки-ноги меня не слушаются. Видимо, пока я около него ползала, меня ранило. Одна пуля попала мне в руку, другая в плечо, третья в низ живота навылет, четвертая - в другую руку. И тут последняя пуля попала мне в голову, вошла за левое ухо и вышла через правую щеку. Ощущение такое, что мне голову осколком оторвало! Я потеряла сознание.
Когда очнулась, вижу: стоит рядом фельдшер, он рассказал, что меня подобрала рабочая команда. Рабочая команда, это те, кто идет после армии и подбирает оружие и раненых. Вот они меня и спасли. Грязную, мокрую, всю в крови…
Я лежала, и не могла поднять ни руку, не ногу, на меня наложили шины, глаз был завязан, постоянно теряла сознание. Однажды, когда пришел фельдшер, я спросила:
- Где я?
- Там, где ты не ожидала быть, в Финляндии.
Я снова отключилась. Сколько лежала, не знаю. Потом слышу, пульс щупают и мужской голос говорит:
- Сейчас тебе сделаю укол.
Фельдшер был из эмигрантов. Он рассказал, что скоро меня отправят в госпиталь. Потом ко мне на осмотр пришел такой большой доктор-финн, и так весело спросил:
- Ну, девочка-комсомолочка, как дела?
Финны тогда половина по-русски говорить умели, а тем более начальство, ведь они многие в Петербурге учились. И, как доктор наказал, меня прямо с матрасом переложили на носилки и отнесли в машину. В машине кроме меня были еще русские солдаты и офицеры, человек 15, наверно. Я-то думала, что одна такая, ведь русские не сдаются. А оказалось - сдаются.
Нас привезли в финский госпиталь. На третьем и первом этажах лежали финские солдаты, на втором - русские. В каком городе, не знаю. Только слышу говорят:
- Где-то здесь женщина в тяжелом состоянии.
Потом подошла сестра, увидела меня:
- Мать моя, ты же девочка!
Меня быстро положили на стол. Я плохо помню, эта женщина - эмигрантка потом рассказала, что там мне вытащили из руки пулю, наложили гипс, раны обработали, одели пижаму и положили в палату.
Сначала лежала вместе с мужчинами. Финские солдаты приходили на меня посмотреть: чудо - девчонка раненая. Конфет приносили, солдатам папирос давали. Дней через 10 поступило, наверное, еще 8 девочек из нашего медсанбата. Вскоре нас всех погрузили в эшелон и повезли. Ни хлеба, ни воды, ни судна с собой не дали. Я еще была лежачая, постоянно теряла сознание из-за большой потери крови. Всего я была в шоковом состоянии 47 дней.
Нас привезли в госпиталь для военнопленных, вот там-то ужас был. Бараки, в бараках по 5 палат, в палатах по 40 кроватей, двухэтажные нары. Ни одеяла, ни белья, бумажные матрасы. Бинтов не было. Надо мной лежал мужчина с ампутированной ногой. Его возьмут на перевязку, бумажным бинтом замотают, тут же все намокает. Многие из барака умирали. А потом женщин отделили от мужчин в отдельную комнату за перегородкой. Потихоньку я стала вставать, даже могла с девчонками до туалета дойти. А так лежала целыми днями, подняться не было сил, только слышала, как иногда девчонки говорили:
- Подросток-то жива еще?
- Да вроде, тепла...
В этом госпитале мы пробыли шесть месяцев. Затем нас отправили в лагерь для военнопленных в район Оулу. На берегу Ботнического залива был какой-то городок под названием Песен.
К тому времени мужчины почти все умерли. А где-то через две недели нас перевезли в местечко Паркано. Всего нас было там 178 женщин, половина - добровольческая 3-я гвардейская дивизия народного ополчения Ленинграда. В основном все молодые. Их взяли у Олонца. Только, рассказывали, разгрузились из эшелона, как финны загнали их в болото... Оставшихся в живых забрали в плен. И девчонки все были такие умные, студентки, ленинградки, интеллигентки.
Как-то в одной из выборгских газет я прочитала статью про финские лагеря. Там была неправда напечатана, я потом написала журналистке... Людей умирало очень много, потому что было очень голодно. В госпитале для военнопленных была такая еда: очистки брюквы, капусты. Хлеба давали по маленькому кусочку: утром, в обед и вечером. Конечно, мужчины, да еще раненые не выживали. Я потом прочитала, что из более чем 64 тысяч советских военнопленных, по финским данным, умерло более 18 тысяч, т.е. каждый третий.
Когда перевели нас в Паркано, то там мужчин уже почти не было, только несколько человек туберкулезных. Барак узкий, окна на потолке, матрасов нет, голые нары. Спали - ботинки под голову, шинелишку - крутишь так и эдак.
Мы потом, когда, ходили в лес работать, видели, как там много могилок с номерами. В каждой могилке по 50 номеров. Мы же не под именами, а под номерами числились. У меня 679-й номер был. Работать мы попросились добровольно. Ведь у нас в лагере были умные девочки, врачи. Они знали, что нельзя сидеть без воздуха на нарах целый день, мышцы атрофируются, вот они и попросились. Мы должны были выносить к дороге бревна, которые заготавливали мужчины. На работе нас не били, не подгоняли, носи себе потихонечку. Девчонки были довольны, что у нас появилась возможность ходить пешком. К тому же за работу нам добавили в обед по маленькому кусочку хлеба.
В 1942 году самых доходяг стали отправлять из лагерей на работу на хутора, чтоб хозяева их немножко подкормили. В Паркано мы прожили до октября 1942 года. Затем нас переправили в офицерский лагерь. Там было 2500 офицеров и с ними генерал-майор Кирпичников. Он попал в плен 1 сентября 1941 года вместе со своим штабом. Рассказывали, что он говорил так:
- Как вы в плен попали - отвечу я, а как вы вести себя будете в плену - каждый за себя.
В офицерском лагере мы пробыли недолго, начальник лагеря попросил женщин убрать, говорил, слишком они эмоциональные. Ведь большинство девчонок-то ленинградские, ученые, хорошие. Они знакомых в лагере встретили.

Ирина Андреева

(Окончание в следующем выпуске выходного дня)